Канин

И вот я добрался до вершины сей моей бурлацкой эпопеи: Я писал, наконец, этюд с Канина! Это было большим моим праздником. Передо мной мой возлюбленный предмет - Канин. Прицепив лямку к барке и влезши в нее грудью, он повис, опустив руки. Публики, свидетелей было немного - только бурлаки да разве еще случайный прохожий с "тифинки"^*.

^* (Тифинка - тихвинка - грузовое деревянное судно, барка.)

Несмотря на воскресный свободный день, ширяевцы даже и близко не подходили. В их глазах на берегу у барки бурлаков совершалось нечто роковое, страшное: человек продавал антихристу свою душу... Бабы даже издали отворачивались... Детям приближаться к нам запрещали... Там, в ширяевских избах, морил всех страх, говорили вполголоса.

Зато здесь, у самого берега, я свободно отводил душу, созерцая и копируя свой совершеннейший тип желанного бурлака. Какое счастье, что Канин не вздумал сходить в баню или подстричься, как бывало с некоторыми моделями, приходившими подстриженными, подбритыми до неузнаваемости. Он был извещен заранее и, как все серьезные люди, позировал серьезно: умело выносил непривычное положение и легко приспособлялся, без помехи мне.

- Что, тащишь? Тащи, брат, тащи! - острили прохожие бурлаки.

Все-таки за моей спиною образовалась группа зрителей - прохожих отпетых, не деревенских.

- Дивлюсь,- говорит один голос,- и тут человек и там человек... чудно! Диковинно...

- Э - э - х, батюшки!!! Да, брат, вот оно: кому какой предел, стало быть, положен... господи - батюшки... И до чего это люди доходят: ведь живой, совсем живой стоит на холстике.

Один сел близко около меня на корточки, вздыхает.

- Тиртисенью лессируете?^*.

^* ("Тиртисенью" - терра ди сиеной (или жженой сиеной) - одной из красок, которыми живописцы пользуются для вторичного прописывания тонким слоем уже высохших частей картины с целью видоизменить или усилить какой-либо тон. Этот технический прием называется лессировкой.)

Оглядываюсь: самый обыкновенный бурлак лет под сорок.

- А вы, что же, живописью занимаетесь? - спрашиваю.

- Да-с, иконописцу отдан был в ученье, писать образа... Давно уже это дело было... А и как же смело это вы с красками обращаетесь! Ну, да у нас и красок таких не было.

И он начал что-то объяснять товарищам.

- Да ведь ты что понимаешь?.. Ты посмотри, как он горит всей душенькой своей! Ведь как замирает! Ты думаешь, это легко! Ведь душа-то из него чуть не вылететь хочет. Стало быть, туда, на холст...

Эти разговоры я слыхал во время наших отдыхов, когда Канин курил.

Но во время стояния в лямке он поглощал меня и производил на меня глубокое впечатление.

И Канин, с тряпицей на голове, с заплатками, шитыми его собственными руками и протертыми снова, был человек, внушающий большое к себе уважение: он был похож на святого на искусе.

Много лет спустя я вспоминал Канина, когда передо мной в посконной, пропотелой насквозь рубахе проходил по борозде с сохой за лошадью Лев Толстой... Белый когда-то картузишко, посеревший и порыжевший от пыли и пота, с козырьком, полуоторванным от порыжелого околыша. Казалось бы, что могло быть смешнее и ничтожнее этого бородатого чудака (проходившие баба с мужиком, долго стояли в сторонке, пристально вглядываясь в графа, и ирония - мужицкая - "божьего произволения" - не покидала их). А в этом ничтожном облачении грозно, с глубокой серьезностью светились из-под густых бровей и проницательно властвовали над всеми живые глаза великого гения не только искусства, но и жизни...

Канин по сравнению с Толстым показался бы младенцем; на его лице ясно выражалась только греза. Это была греза самой природы, не считающая часов и лет,- вселенская греза.

Всего более шел к выражению лица Канина стих Некрасова:

Ты проснешься ль, исполненный сил? ...Иль... духовно навеки почил?

Кстати, стыдно признаться, никто и не поверит, что я впервые прочитал некрасовский "Парадный подъезд" только года два спустя после работы над картиной, после поездки на Волгу. И в самом деле, я не имел права не знать этих дивных строк о бурлаках. Все считают, что картина моя и произошла-то у меня как иллюстрация к бессмертным стихам Некрасова. Но это не так. Сообщаю только ради правды...

Высказав так много своего личного по поводу бурлака Канина, я не могу не привести здесь мнения другого лица. Четыре года спустя после писания этюда я жил в Париже как пенсионер Академии художеств. Мастерскую мою посетил однажды А. А. Половцов. Этюд бурлака Канина висел на стене, приколотый кнопками. Сановник заинтересовался им, внимательно рассматривал и сказал: "Какая хитрая бестия, этот мужичонка; посмотрите, с какой иронией он смотрит"...

Впоследствии, когда А. А. Корелин устраивал в Нижнем Новгороде музей в отведенной для него башенке, я пожертвовал этюд Канина в Нижегородский музей...