Молодой Репин. О Москве и москвичах [1955 Москвинов В.Н.

Окна номера, который снимала супружеская чета Репиных, выходили на север, в сторону Москвы-реки, протекавшей возле самого здания Кокоревского подворья. Из окон открывался прекрасный вид на Кремль, его стены и башни, на Спасские ворота, колокольню Ивана Великого, на храм Василия Блаженного — на «все эти колоссальные, освященные веками и замечательно художественные места»^* (как писал Репин В. В. Стасову 27 мая 1872 года).

^* (И. Е. Репин и В. В. Стасов. Переписка, т. 1, стр. 30.)

«Я взглянул в окно,— описывает художник один из утренних поэтических пейзажей, открывшихся ему из окна кокоревской гостиницы, вспоминая при этом лермонтовскую «Песню про купца Калашникова». — Над Москвой заря занимается... Может быть, точно такая же заря занималась накануне боя Степана Парамоновича с Кирибеевичем. Теперь мне даже кажется, что завтра будет происходить этот бой. Утром царь Иван со своей свитой, мрачный, пойдет к месту лобному, где «палач весело похаживает» перед пугливо озирающейся толпой оборванного люда. Как-то особенно торжественно и тихо. Точно ждет чего-то старая Москва. Да, она действительно ждет пробуждения!»^*.

Эти письма с заметками о Москве показались В. В. Стасову настолько примечательными, что он попросил у автора разрешения опубликовать их в печати. Художник из скромности ответил решительным отказом.

Между тем многие штрихи репинской характеристики жизни Москвы в семидесятых годах прошлого столетия столь ярки и выразительны, что не лишне хотя бы в кратких выдержках познакомить читателей с некоторыми из них.

Как известно, еще с середины пятидесятых годов прошлого столетия в России возникло большое прогрессивное движение борьбы с обветшавшим социально-политическим строем. Особое развитие оно приобрело в шестидесятые годы, когда царское правительство, ослабленное поражением в Крымской войне, было вынуждено стать на путь буржуазных реформ. Еще в 1855 году появилась знаменитая диссертация Н. Г. Чернышевского по вопросам искусства, по-новому осветившая взаимоотношения искусства и жизни. С замечательной смелостью Чернышевский выдвинул новые лозунги: «прекрасное есть жизнь», «искусство — учебник жизни», оно «должно произносить приговор над явлениями жизни» ^*. Это реалистическое понимание роли искусства как пособника жизни, требование от искусства активного воздействия на читателя и зрителя быстро завоевало широкие симпатии и стало законом передовой демократической эстетики.

^* ( Н. Г. Чернышевски й. Эстетические отношения искусства к действительности. Диссертация впервые появилась в печати в 1855 г., в журн. «Современник». )

Вид на Москву (Каменный мост, Кремль). С фотографии начала ХХ века. Из фондов музея история и реконструкции Москвы)

Как прямой результат прогрессивного демократического движения шестидесятых годов в Петербурге в 1863 году произошел известный «бунт» тринадцати молодых художников, демонстративно покинувших устарелую Академию художеств, чтобы за ее стенами творить новое искусство для народа. Вождями этого движения были — И. Н. Крамской — в живописи и В. В. Стасов — в художественной критике. «Бунтари» создали «Художественную артель», вскоре превратившуюся в знаменитое в истории русского искусства «Товарищество передвижных выставок». Хотя в начале семидесятых годов И. Е. Репин еще не вступил в «Товарищество», но душой он был со своими друзьями.

Не подлежит сомнению, что движущие силы исторического процесса воздействовали в равной степени на общественную жизнь как Москвы, так и политического центра страны — Петербурга. Москва подготовляла движение «передвижников» параллельно с Петербургом. Разумеется так-же, что характер движения, в зависимости от многих местных особенностей, создавал в обоих центрах страны какие-то индивидуальные различия. Находясь в Москве, Репин ясно почувствовал это. Видя в искусстве северной столицы элементы некоторой рассудочности и рационализма, он не находил в нем той живой и кровной связи с народом, какую он внезапно увидел в Москве. «В Петербурге родник народной жизни портился в вонючей луже монархизма, — писал он Стасову, — в Москве он уже образовал довольно объемистый резервуар», куда «постепенно стекалось все лучшее, русское»^*.

^* (И. Е. Репин и В. В. Стасов. Переписка, т. 1, стр. 37—38. )

К этому резко выраженному выводу, высказанному со свойственной Репину эмоциональностью, молодой художник пришел после внимательного и вдумчивого знакомства с Москвой и москвичами. Вот некоторые наблюдения Репина.

Вместе с женой Репин посетил Румянцевский музей. Это было в воскресенье — день, когда разрешался бесплатный вход, а следовательно, наблюдалось обилие простого народа в музее. Как много тут скромно одетых людей, рабочих, даже крестьян! Этого, припоминал художник, он не замечал в петербургском Эрмитаже. Но как прекрасно, оказывается, эти люди разбираются в искусстве! «Нас ужасно удивило их художественное понимание и умение наслаждаться картинами, — писал Репин Стасову, — мы ушам своим едва верили, как эти зипуны прочувствовали один пейзаж до последних мелочей, до едва приметных намеков дали; как они потом, как истые любители, перешли к другому пейзажу, все разглядывали в кулак, все перебиралось до ниточки»^*.

^* (И. Е. Репин и В. В. Стасов. Переписка, т. 1, стр. 32. )

Маховая ул., № 1—3. Здание быв. Румянцевского музея, ныне Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина. С фотографии начала XX века. (Из фондов Музея истории и реконструкции Москвы)

Вот толпа зрителей остановилась около знаменитой картины А. А. Иванова «Явление Христа народу». Как удивительно метки замечания никогда не учившихся людей об идее картины! Недаром, сообщает Репин Стасову, «по воскресеньям перед нею толпа мужиков, и только слышно: «Уж так живо! Так живо!»^*.

^* (1 И. Е. Репин и В. В. Стасов. Переписка, т. 1, стр. 38.)

Не под влиянием ли этих наивных и вместе с тем глубоких по мысли высказываний простых людей о замечательном творении А. А. Иванова называл Репин эту картину «самой гениальной и самой народной русской картиной»?! В цитируемом письме художник дает свое яркое истолкование идеи этого произведения применительно к социально-политическим условиям страны и эпохи. «По своей идее картина Иванова близка сердцу каждого русского, — пишет он. — Тут изображен угнетенный народ, жаждущий слова свободы, идущий дружной толпой за горячим проповедником, «предтечею». Народ полюбил его, во всем верит ему безусловно и только ждет решительного призыва к делу».

«Каждый раз, как я проезжаю через Москву, — заканчивает Репин эту замечательную характеристику картины А. А. Иванова, — я захожу (как магометанин в Мекку) на поклонение этой картине, и каждый раз она вырастает передо мной»^*.

^* ( И. Е. Репин и В. В. Стасов. Переписка, т. 1, стр. 38. )

Побывала молодая чета Репиных также в Зоологическом и Ботаническом садах (Зоологический и Ботанический сады находились в прошлом столетии там же, где и в настоящее время: первый — на Красной Пресне, Большая Грузинская, № 1, второй — на 1-й Мещанской улице, № 28). «И тут милое мужичье да бабы, несмотря на большую цену за вход (50 коп.)... Публика самая разношерстная: рядом с раздушенными барынями и франтами сидели засаленные сермяги и пестро-ситцевые бабы — удивительно картинно».

«Судья теперь мужик, — многозначительно подытоживает свои мысли Репин в том же письме, — а потому надо воспроизводить его интересы»^*. Эта декларация эстетических взглядов великого художника необычайно близка к передовой эстетической теории, сформулированной в произведениях революционных демократов шестидесятых годов — Чернышевского и Добролюбова — и пропагандировавшейся в их боевом органе — журнале «Современник».

Выражением народного духа в жизни Москвы считал Репин также богатейшие собрания картин П. М. Третьякова и К- Т. Солдатенкова, которые он посетил в эти дни (Третьяковская галерея с самого начала помещалась в Лаврушинском переулке, № 10, а собранйе Солдатенкова — в его доме на Мясницкой улице — ныне улица Кирова, № 37). Особенно понравилась и даже привела Репина в живой восторг галерея П. М. Третьякова, уже в то время насчитывавшая сотни картин и непрерывно обогащавшаяся. «Я был вне себя от радости, — писал художник, — и переходил от одной к другой драгоценности в его действительно замечательной коллекции картин. «Неравный брак» Пукирева, «Тройка детей», «Славильщики-попы» и другие вещи Перова, «Княжна Тараканова» Флавицкого, «Привал арестантов» Якоби и много, много замечательных русских вещей»^*.

Но больше всего удивляет Репина в Москве учащаяся молодежь. Наблюдая ее всюду, он с удовольствием видит не ту вылощенную и щеголеватую толпу праздных ленивцев и оторвавшихся от народа представителей господствующих классов, какая была типична для недавнего прошлого, а грубоватых и подчас нескладных людей, но зато «с глубокой душой, серьезно относящихся к жизни и самобытно развивающихся»^*.

В Москве в это время открылись две художественные выставки — Первая передвижная, где ведущее место занимали петербуржцы, и московская, в которой приняла участие главным образом молодежь — преподаватели и ученики Московского училища живописи, ваяния и зодчества (передвижные выставки в Москве размещались обычно в этом училище — в бывш. доме Юшкова на Мясницкой улице — в настоящее время улица Кирова, № 21). Представлялся прекрасный материал для сравнения искусства Петербурга и Москвы.

Улица Кирова, № 21. В этом здании помещалось Училище живописи, ваяния и зодчества. В нем также

Следует вспомнить, что семидесятые годы, как правильно отмечает специальное исследование, посвященное деятельности Московского училища живописи, ваяния и зодчества, «были эпохой расцвета училища, его золотым веком... Именно на этом этапе оно становится школой не только в узком, но и в широком смысле. Утверждение на пути критического реализма сообщило московской школе целеустремленность, ясность художественного облика и привело ее к расцвету»^*.

^* (Н. Дмитриева. Училище живописи, ваяния и зодчества. М.—Л., Изд. «Искусство», 1950, стр. 17 и 23.)

Вот эту-то новизну искусства москвичей перед начинавшими отставать петербуржцами и почувствовал молодой Репин в пору его пребывания в Москве в 1872 году. Он ясно видел жизненность и свежесть московской школы по сравнению с нередко грешившим сухостью и рассудочностью петербургским искусством. Репин отметил у многих петербургских художников жалкое подражание Западу, обезьянничанье, ребенка, который «подражает взрослым и повторяет их слова». «Не люблю я этих маленьких хлыщей мысли, — пишет Репин в письме к Стасову, — я предпочитаю ребенка, выглядывающего исподлобья, молчаливо наблюдающего старших и нравящихся ему людей; внутренний мир таких ребят слагается крепко, глубоко и своеобразно. Таких ребят я вижу в московской молодежи»^*.

^* (И. Е. Репин и В. В. Стасов. Переписка, т. 1, стр. 36.)

Это отсутствие подражательности, глубокую самобытность подметил Репин в искусстве москвичей. Ему даже показалось, что многие картины петербуржцев проиграли здесь на фоне выставки молодых московских художников, представителей Училища живописи, ваяния и зодчества. Здесь были жизненно правдивые, очень непосредственные и свежие жанровые картины.

«Молодежь московская так удивила, обрадовала меня, — сообщает Репин Стасову, приглашая его немедленно в Москву посмотреть эти шедевры, — что не знаю, с чего начать, глаза разбегаются. Везде живое непосредственное воспроизведение жизни, как она есть, типично, верно, экспрессивно, а какая живопись! Это так своеобразно, сильно, что просто глазам не веришь. Я только думал об этом, что это будет скоро, а оно есть, вот оно наше родное, и в Москве, на родине! Так и быть должно. Нельзя не верить в юные русские силы. Вот где начинается действительно дело. Я поселюсь в Москве, тут так тепло живется»^*.

Таковы впечатления И. Е. Репина о Москве и москвичах, так восхитившие В. В. Стасова. Как видим, репинские заметки действительно полны интересных наблюдений и глубокого чувства. Сам стремясь к слиянию с народом, молодой художник увидел в Москве искусство, связанное кровными узами с народом. Вот чем понравилась ему Москва и что укрепило в нем решение поселиться здесь.

Однако это свое намерение художнику удалось осуществить не скоро: приближалась длительная заграничная поездка за счет академии, а затем, по возвращении на родину, годичное пребывание в Чугуеве.