"Крестный ход"

Еще в Чугуеве Репин нашел великолепный сюжет для картины, «нашел, наконец, себе «идею», - сообщал он В. В. Стасову. Художник взял, как он сам говорил, сюжет очень сложный, для написания картины потребуется года три работы, но «очень стоит». Писать картину он будет в Москве, потому что «удобней места нет». Каков этот сюжет, что представляет собой будущая картина, Репин не говорит, и «никому не скажет», пока картина не будет закончена.

Речь шла о «Крестном ходе».

Замысел был грандиозный. Картины, созданные Репиным в Чугуеве и рисующие образы людей из народа и угнетателей народа, такие, как «Мужичок из робких», «Мужик с дурным глазом», «Протодиакон», превосходные сами по себе, по существу были лишь этапом по пути к «Крестному ходу», своего рода этюдами.

Уже первый эскиз новой картины, сделанный Репиным в 1877 году, выявляет идейный замысел художника-противопоставление богатых и бедных, духовенства и крестьян, власти и народа, а в разработке окончательного варианта, в образах крестьян подчеркнуто и другое - духовное богатство простого русского народа, закабаленного, униженного, живущего в нищете, но умного, трудолюбивого, мечтающего о новой жизни.

Замысел Репина встретил большое сочувствие у всех его друзей, в особенности у И. Н. Крамского.

Зрелище крестных ходов привлекало Репина еще в детстве, когда он с матерью посещал монастырь под Чугуевом. «Мы с удовольствием входили в кленовый густой лес... и поспевали до начала благовеста... После длинной службы в церкви явленную икону несли на колодец. По тенистому лесу толпа рассыпалась и так красиво, пятнами, освещалась в густом орешнике. Мальчишки звонко хлопали ладонями по кленовым листьям». Но детские впечатления были, только красочными, зрелищными. Золото и серебро хоругвей, блестящие украшения икон, искрящиеся на солнце одеяния священников, толпы народа в праздничных одеждах - все это, конечно, привлекало мальчишек.

Но теперь, когда он - большой художник - увидел крестные ходы в Чугуеве, детское восприятие ярких красок ушло на задний план, а главным, основным стало обличение современной русской действительности.

И. Н. Крамской, будучи в Москве, увидел в мастерской Репина эту картину, фактически только еще начатую, и, возвратившись в Петербург, выразил свой восторг Стасову, а тот, как и всегда, не замедлил сообщить об этом Репицу. Отвечая на письмо Стасова, Репин говорит, что Крамской действительно восторгался «Крестным ходом», но «мне кажется, он преувеличивает». Репин сообщает далее, что над картиной он продолжает работать. А в заключение говорит: «Вообще в Москве я работаю много и с удовольствием».

И Стасов, еще не видевший даже первоначального эскиза «Крестного хода», в статье, где он столь отрицательно отзывался о картине «Царевна Софья», писал: «С нетерпением спрашиваешь: когда приступит снова Репин к новому настоящему делу, когда он даст нам еще одно совершенное создание, вроде «Бурлаков». Слухи носятся, у него есть в мастерской изумительная полуоконченная картина «Крестный ход». Прошлогодний «Диакон» (Стасов говорит о картине Репина «Протодиакон». - С. И.) был только одним из этюдов для этой картины. Представьте же себе, что такое будет то художественное создание, для которого существуют подобные этюды, уже сами по себе шедевры».

Работу над «Крестным ходом» Репин продолжает со все возрастающим энтузиазмом. В июле 1878 года Репин пишет Стасову, что картину «Крестный ход» он продолжает писать, делает этюды к картине, «интересный субъект попался», «при квартире у меня довольно большой садик, и я пишу в нем этюды на солнце и на воздухе». Репин пишет этюды для «Крестного хода» и в Москве, и в Звенигороде, и в Троице-Сергиевском и Саввинском монастырях, в Абрамцеве и в Хотькове, много ездит и ходит пешком, один или в компании с друзьями-художниками Поленовым, Левицким и Васнецовым. Он восхищается красавицей Москвой-рекой, монастырскими древностями. В Москве и вокруг Москвы он находит «удивительные бытовые куски».

В Саввинском монастыре возле Звенигорода Репин увидел «дурака юродивого, чудо!!»

Начинается работа над этюдами «Горбуна». Сперва это - только голова, искаженное страданиями лицо, затем - сидящий горбун, с сумрачным, суровым лицом, испещренным морщинами, далее - поясное изображение горбуна, в жесте которого уже появляется устремление вперед, наконец, последний этюд - горбун во весь рост, в положении, близком к картине - он рвется вперед, отталкивая десятского, преграждающего ему путь к иконе.

Упорно работал Репин над этой картиной. 9 августа 1881 года он писал Стасову из Хотькова, что зимой этого года будет жить еще в Москве, кончать «Крестный ход» и что сейчас он занят этюдами для этой картины. «Жаль, погода стоит убийственная, солнечных дней почти не бывает, а ведь у меня все должно быть на солнце!»

И несколько позже сообщает, что работает большей частью над «Крестным ходом», но и в эту зиму картина не будет окончена. Кончать придется, пишет он, в Петербурге.

Репин ездил в окрестности Курска, в знаменитую Коренную пустынь, славившуюся своими крестными ходами, побывал в Киеве и в Чернигове - смотрел крестный ход из Троицкого монастыря. Его давний приятель художник Н. И. Мурашко, товарищ по Академии художеств, у которого гостил Репин в Киеве, вспоминал впоследствии о том, как Репин наблюдал крестный ход: «Явились мы довольно рано и заняли место на одной из возвышенностей... Вокруг нас и возле все шумело... Был парад и шествие духовенства... Репин был несколько смущен и как бы досадовал, заметив, что некоторые из духовенства преспокойно разговаривают во время самой процессии». И в репинском «Крестном ходе» священники говорят между собой о чем-то, отнюдь не священном...

Паломник. 1880

Почти весь 1881 год Репин усердно трудился над картиной. «Эту неделю я работал все на солнце, с большим успехом, - писал он П. М. Третьякову, - сделал самые трудные, во всех отношениях, этюды риз дьякона и причетника; да еще интересный странник попался (мимо шел); но зато ужасно я устал за эту неделю. Если бы с таким «успехом удалось проработать хотя половину сентября, то я собрал бы все материалы для крестного хода».

В апреле 1882 года он сообщает Стасову, что «Крестный ход» будет писать и летом, а кончать его будет в галерее Третьякова, где есть свободные залы.

«Крестный ход» был окончательно завершен лишь в Петербурге, но все основное в картине было написано в московский период жизни художника.

Это одно из величайших полотен Репина, лучшее после «Бурлаков на Волге».

Интересно привести отзыв реакционной прессы. «Как же можно сказать, - писала суворинская газета «Новое время», - что эта картина есть не пристрастное изображение русской жизни, когда она в главных своих фигурах есть только лишь одно обличение, притом несправедливое, сильно преувеличенное... Можно ли допустить, чтобы верховой урядник мог забраться в самую тесноту толпы и не в городе, а среди большой дороги и со всего взмаху бить народ плетью по головам, тем более в то время, когда тут же, вблизи него и духовенство, и представители полицейской власти, и почетные лица города... Вот, мол, смотрите, какие они папуасы, говорит автор, какое их благочестие: бедный, несчастный народ бьют нагайкой, икону охраняют палкой, и никто из этих папуасов не чувствует, до какой степени он груб и дик, допуская подобное зверское самоуправство. Вот, по-моему, точка зрения художника. Дальше две женщины несут пустой киот от образа, и несут с такой бережливостью и благоговением, точно киот есть такая же святыня, как и образ. В этом изображении проглядывает та же мысль художника: вот, мол, какое у глупых женщин благоговение к пустому ящику, какое невежественное понятие о святыне в наш просвещенный век... Засим, не говоря уже о выборе типа, лица и фигуры барыни, несущей самый образ, выборе, сделанном тоже с явным намерением дополнить «идею»: такая, мол, надменная безобразная рожа, видимо, почетная личность в городе, пользуется высокой честью нести в своих руках святыню... Нет, эта картина не беспристрастное изображение русской жизни, а только изобличение взглядов художника на эту жизнь».

Автор этой статьи, сам того не желая, дал исключительно верную трактовку картины. Перейдя несколько границы нашей темы, скажем, что царское правительство и реакционная пресса в дальнейшие годы принимала все меры к тому, чтобы как-то притушить, приуменьшить влияние этой репинской картины на русское общество. Через ряд лет, готовя свою персональную выставку, Репин писал Третьякову 24 ноября 1891 года, что «Крестный ход» цензура вычеркнула из каталога, следовательно, не разрешила экспонировать и к тому же запретила помещать репродукцию этой картины в периодической прессе. «Всегда переусердствуют, - писал Репин. - Знаю я, как им дорого православие».

Интересно высказывание Репина, связанное с ответом на критические замечания Н. И. Мурашко по «Крестному ходу». Репин писал: «Красота - дело вкусов; для меня она вся в правде. Ты угадал - избитая рутина для меня просто пошла, как шарманка, и ей я никоим образом удовлетвориться не молу... я бы себя презирал, если бы стал писать «ковры, ласкающие глаз...» Делать ковры, ласкающие глаз, плести кружева... - словом, всяким образом мешать божий дар с яичницей, приноравливаться к новым веяниям времени. Нет, я человек 60-х годов, отсталый человек, для меня еще не умерли идеалы Гоголя, Белинского, Тургенева, Толстого... Всеми своими ничтожными силенками я стремлюсь олицетворить мои идеи в правде; окружающая жизнь меня слишком волнует, не дает покоя, сама просится на холст; действительность слишком возмутительна, чтобы со спокойной совестью вышивать узоры, - предоставим это благовоспитанным барышням».

Интересен для характеристики отношения Репина к искусству и большой спор между ним и Третьяковым по поводу того же «Крестного хода». Третьякова не удовлетворил последний вариант картины, о чем он сейчас же и написал Репину. Третьяков говорил в этом письме, что некоторые художники утверждают, будто у Репина в картинах и этюдах все лица некрасивые, ухудшенные против натуры. Считая, что в этих утверждениях есть «доля правды», Третьяков рекомендовал Репину восстановить в «Крестном ходе» «благообразную девушку», которая была в одном из вариантов. Третьяков писал:

«Было бы очень хорошо на место бабы с футляром поместить прекрасную молодую девушку, которая бы несла этот футляр с верою и даже с восторгом».

Горбун. Этюд для картины «Крестный ход в Курской губернии». 1881

В ответном письме Репин писал, что никак не может согласиться с утверждением художников, о которых пишет Третьяков. «Это все устарелые, самоделковые теории и шаблоны. Для меня выше всего правда, посмотрите-ка в толпу, где угодно, - много ли Вы встретите красивых лиц, да еще непременно, для Вашего удовольствия, вылезших на первый план?.. В картине можно оставить только такое лицо, какое ею в общем смысле художественном терпится, это тонкое чувство, никакой теорией его не объяснишь, и умышленное приукрашивание сгубило бы картину... Картина есть глубоко сложная вещь и очень трудная. Только напряжением всех внутренних сил в одно чувство можно воспринять картину, и только в такие моменты Вы почувствуете, что выше всего правда жизни, она всегда заключает в себе глубокую идею и дробить ее, да еще умышленно, по каким-то кабинетным теориям плохих художников и ограниченных ученых - просто профанация и святотатство».

Третьяков и Стасову говорил, что не согласен с содержанием картины. Он дважды писал Стасову, что незачем было Репину показывать в картине «рубящего урядника», что картина выиграла бы, если бы «убрался противный урядник».

Но этот «противный» урядник являлся, по репинскому замыслу, одним из самых символичных образов картины, и не случайно реакционные газеты в первую очередь восстали именно против фигуры урядника. Эта фигура - олицетворение всего уклада жизни в царской России, ее полицейского строя. Не считаясь с торжественностью момента, с присутствием священнослужителей, с иконами и хоругвями, урядник со злостью бьет толпу плеткой. Вот она - власть! - как бы говорит художник...

Картина Репина образно рисует общественные взаимоотношения в России в восьмидесятые годы прошлого столетия, когда после крестьянской реформы Россия быстро капитализировалась.

В своей картине Репин противопоставил простой народ и власть предержащую. С одной стороны - народ, забитый, угнетенный, с другой - угнетатели этого народа. Вот они, представители власти: лихой урядник лупит толпу нагайкой; другой урядник только грозит плеткой, но того и гляди пустит ее в ход; множество всяких сотских и десятских и прочих царских слуг: с палками в руках они оттесняют крестьян от иконы, дабы они не мешали привилегированным. А вот местная аристократия - толстая, чванная помещица, вся в бантах и кружевах; грубый, самодовольный кулак, «ее ассистент», как метко определил Стасов, «местное самое влиятельное лицо - откупщик или подрядчик, теперь золотой мешок»; далее - отставной офицер, в форменном сюртуке, но без эполет, вероятно, тоже помещик. Местные богатеи с важным, серьезным видом несут огромный пустой киот иконы. Щедро политы маслом волосы, расчесанные на прямой пробор, до блеска начищенные сапоги, широкие яркие кушаки. Вот этим барынькам и кулакам, являющимся оплотом самодержавия, доверена «высокая честь» нести икону...

И, наконец, попы в золотых ризах и камилавках, довольно весело болтающие между собой, забыв, очевидно, о своей роли святых отцов... Рыжий дьякон, псаломщик...

А над всей этой разношерстной толпой горячие лучи полуденного солнца золотят пыль, клубами вздыбившуюся от топота сотен сапог.

Крестный ход в Курской губернии. 1880-1883

С неприкрытой иронией рисует художник привилегированную часть общества, с серьезностью делающих столь «важное» дело, и с большой теплотой, с глубокой любовью показывает толпу бедняков. Великолепный горбун, изображенный на переднем плане, весь в порыве, в стремительном движении, с одухотворенным лицом, олицетворяет крестьянскую силу, которая сегодня находится еще под спудом, еще не разбужена, а завтра - распрямит спины бедняцкого люда, размахнется он и смоет с лица чудесной русской земли всех эксплуататоров, всех богачей.

В «Крестном ходе» как нигде проявилось мастерство Репина-живописца. В картине какое-то особое, несвойственное ни одному русскому художнику сочетание красок. Голубое небо, освещенное летним полуденным солнцем, словно застыло в истоме и переливается яркими, неповторимыми красками; сверканье и блеск хоругвей, икон; яркие одежды толпы; насыщенность воздухом, несмотря на большое количество персонажей, - все это создает настоящую симфонию. Весь спектр, все многообразие красок, умелое использование тонов и полутонов, мастерство в передаче «вещественности» и лиц, и одежды, и предметов, так, что кажется можно руками схватить, - это все то, что в немногих словах охарактеризовал Стасов: «Писана картина колоритно, сочно, широко, но не декоративно - так, что каждый мазок свободной кисти идет к делу, определяя вполне всякую мелочь, без тщательной ее выписки».

Репин говорил о Веласкесе: «Веласкес - такая глубина знания, самобытности, блестящего таланта, скромной штудии, и все это скрывается у него глубокой страстью к искусству, доходящей до экстаза в каждом его художественном произведении; вот откуда происходит его неоконченность (подчеркнуто нами. - С. И.) (для непосвященного глаза), напротив, напряжение глубокого творчества не позволяло ему холодно заканчивать детали (подчеркнуто нами. - С. П.); он погубил бы этот дар божий, который озарял его только в некоторые моменты; он дорожил им... И какое счастие, что он не записал их сверху, не закончил, по расчету холодному мастера!!! Детали были бы, конечно, лучше, но зато общая гармония образа, что способны воспринимать только исключительные натуры, погибла бы, и мы этого не увидели бы никогда...» Эти слова по праву можно отнести и к Репину.

Огромное впечатление на самые разнообразные слои русского общества произвела эта картина. Пожалуй, общее мнение, или, вернее, подавляющей части русского народа, выразил известный в те времена художественный критик, редактор журнала «Вестник изящных искусств» А. И. Сомов, увидевший в картине «полный беспощадный реализм». Сомов писал:

«Все это залито солнцем и движется в воздухе. Что ни лицо, то живой тип, целиком выхваченный из народа; что ни фигура, то - характерная. Но не ищите в этих лицах и фигурах глубокого религиозного настроения; его нет, вместо него - одна суетня, одно пристрастие к обрядности. Написана картина как нельзя лучше: колоритно, сочно, свежо, широко».

И. Н. Крамской говорил, что Репин «обладает способностью сделать русского мужика именно таким, каков он есть. Я знаю многих художников, изображающих мужичков и хорошо даже, но ни один из них не мог никогда сделать приблизительно так, как Репин... Только у Репина он такой же могучий и сильный, как он есть на самом деле».

Репин действительно знал русского мужика, знал его мысли и чаяния. Он изучал характер русского народа и в своих странствиях по Волге, когда писал «Бурлаков», и на Украине и Кубани, когда писал «Запорожцев», и в Курской губернии, и, в особенности, в Подмосковье, в период работы над «Крестным ходом».

Характерен рассказ Репина о крестьянах - его спутниках по вагону, когда он в 1873 году уезжал за границу. В вагон, где находился Репин, возле Луги ввалилась толпа мужиков, «битком набитые, они должны были стоять всю дорогу, - писал Репин. - При появлении их в публике сидящей, разумеется, выразилось неудовольствие толканием от себя прочь добродушных сермяг. «Эка участь наша, - обратился ко мне один из них. - Мы платим деньги, как все, а нас толкают, куда ни сунемся. Как нас там?.. примут ли?» Он указал вверх. «Конечно - прямо в рай», - говорю я ему. Добродушный мужик печально осклабился, по загорелому лицу заиграли беловатые морщинки, и открылись белые блестящие зубы. «Нет, родимый, где нам в рай! Мы вот всю дорогу матюхались; за наши деньги нас прогоняют; хлеб сеем да робим, а сами голодом сидим, - прибавил он добродушно, смеясь во весь рот. - Вот какая мужицкая участь».

Эта сценка весьма знаменательна. Ведь именно таких крестьян и показал Репин в «Крестном ходе», таких, какие сеют и робят, а сами голодные сидят. Это те мужики, от которых шашками и палками охраняют «чистеньких», - тупых, самоуверенных, чванных, лживых, лицемерных, «допущенных к богу» помещиков, чиновников, богатеев, кулаков. Такова суровая, тяжелая жизнь русского народа, с потрясающей силой раскрытая Репиным в его картине.

В «Крестном ходе» Репин претворил в жизнь свое понимание русской живописи, которое высказал он в письме к Крамскому еще за три года до начала работы над этой картиной. Он говорил тогда: «...наша задача - содержание. Лицо, душа человека, драма жизни, впечатление природы, ее жизнь и самый дух истории - вот наши темы... Краски у нас - орудие, они должны выражать наши мысли. Колорит наш - не изящные пятна, он должен выражать нам настроение картины, ее душу, он должен расположить и захватить всего зрителя, как аккорд в музыке».

В этих словах - отношение великого русского художника к русскому искусству вообще и, в частности, к живописи. Не «искусство для искусства», не игра красок, а в первую очередь содержание, идея, отражающие мировоззрение художника, его отношение к действительности, к жизни. Форма не должна превалировать над содержанием, она лишь средство для яркого отражения идеи.