Образы революционеров

Репин жил в Москве в конце семидесятых - начале восьмидесятых годов прошлого столетия, в тяжелейшие годы царского произвола и реакции: тогда не только нельзя было произнести сколько-нибудь свободное слово, но и мыслить свободно было нельзя.

Политическое мировоззрение Репина формировалось под влиянием идей революционных демократов, что не раз подчеркивал сам художник. Еще в 1872 году он писал из Москвы Стасову, что теперь интеллигенция русская «уже не спасена от примеси народной крови, ей знакомы труд и бедность, а потому она гуманна, ее сопровождают уже лучшие доселе русские силы (Гоголь, Белинский, Добролюбов, Чернышевский, Михайлов, Некрасов)».

Еще определеннее Репин высказался в письме к художнику Н. И. Мурашко (мы уже говорили об этом письме), где он заявил, что следует идеалам Гоголя, Белинского, Тургенева, Толстого...

И отсюда - его стремление знакомиться с революционной литературой, с нелегальными изданиями. Еще будучи за границей, он спрашивает Стасова, где он может достать книги русских авторов, изгнанных из России, просит подсказать ему названия книг на русском языке, в которых были бы подробности о революции 1848 года и «о последних делах и движении коммунистов». Через некоторое время снова просит Стасова прислать список книг, «которые мне нужно прочесть».

Резко отрицательное отношение к самодержавию, к царской власти, к чиновничеству сказывалось у Репина и раньше, оно звучало в его письмах заграничного пенсионерства к Крамскому и Стасову. Но укрепление этих взглядов, несомненно, относится к годам московской жизни. Именно в Москве он наиболее отчетливо высказывает свои мысли.

В конце 1878 года Стасов опубликовал в газете «Новое время» свои статьи о Всемирной выставке в Париже. С беспощадной иронией говорит критик о русских чиновниках, которым поручили организацию на выставке русского отдела прикладного искусства. Эти «устроители» выставили главным образом предметы роскоши, которые не давали никакого представления о подлинной народной жизни в России. Стасов возмущался полным отсутствием на выставке экспонатов, характеризующих наши национальные народные ремесла, - русских вышивок и кружев, изделий из металла, которыми всегда славились Крым и Кавказ, резьбы по кости, туркестанских ковров... «Виват же, виват дорогим, бесценным русским распорядителям», - так заканчивал критик свою вторую статью.

Репин сейчас же пишет Стасову по поводу его статьи:

«Вот это богатырское дело! Вот так человек!! Мне так и представляется великан, вывернувший огромнейший дуб с корнями и, взмахнувши с пронзительным свистом, хватил по головам эту паршивую чиновную сволочь». И далее Репин говорит, что Россию превратили «в ученого автомата, в бессловесного холопа», что каждый бездарный немец стал полным господином и просветителем России, что даровитые люди смолкли надолго и всю мощь получило слово: «Преказали». И отсюда «вышел полнейший разлад с народной жизнью, презренной, втоптанной в грязь».

Именно в Москве Репин проникся еще большей ненавистью к церковникам. Мы уже говорили, как негодовал он, видя попа, проповедующего «истины божии», как возмущался он этой наглой проповедью. Теперь в Москве в 1882 году он негодует и со всей силой обрушивается на «нелепейшие» брошюры, распространяемые в народе синодом и монастырями, в частности Троице-Сергиевской лаврой, всякого рода «поучения» религиозного характера. «Какие эффектные заглавия и какой дребеденью наполнены!! - иронизирует Репин. - Уши вянут от этой семинарской морали, избитой, опошленной поповской риторики; я уверен, сам автор неистово зевал, нанизывая эти периоды устарелых поучений отцов, нисколько не интересовавшихся своими духовными чадами и думавшими только о собственном мамоне».

В связи с этим отметим и еще одно высказывание Репина, относящееся к последним дням его пребывания в Москве, - мысли Репина о государственной власти в России. Получив от Стасова письмо, в котором, как показалось Репину, Стасов высказывается за единовластие, Репин пишет своему другу, что эта мысль ему, Репину, не нравится, и разъясняет, почему именно: «Национальные дела слишком серьезны, чтобы их слепо доверить одному кому-то... И что это за страсть наша - лезть непременно в кабалу каприза одного, вместо того чтобы целым обществом, дружно, сообща вырабатывать вещи, которые должны представлять всю нацию разносторонне, и, следовательно, едва ли они могут быть постигнуты одним деспотическим человеком, который бы только приказывал и указывал. Нет, в это я не верю... У нас недостает только общественности, всесторонней разработки данного дела, недостает привлечения к нему людей любящих, понимающих это дело и с самоотвержением, без личных самолюбий, способных заняться им серьезно, провести до конца известную идею, не рисуясь собственной особой. Такое действительно желательное отношение к делу у нас еще и не начиналось, и ему более всего мешают эти одни, которые мечтают только начальствовать».

Репин заканчивает это письмо словами, что он никогда не поверил бы, что Стасов будет на стороне этих одних, и, получив от Стасова разъяснение, радуется, что неверно понял мысль своего друга, что он «в восторге», что ошибся, да иначе и быть не может, ибо не мог же Стасов ни с того ни с сего переменить свои идеалы на «ненавистные» ему.

В московские годы Репин не раз высказывал свою резко отрицательное отношение к реакционной прессе и реакционным журналам царской России, верным холопам царской власти.

В мае 1881 года он пишет о газете «Русь», что она мчится по проторенной дорожке «Московских ведомостей», а о ее редакторе - как о «серьезно убежденном холопе по плоти и крови», которому «пре-ка-за-ли», вероятно!»

Следует сказать в связи с этим, что газета «Московские ведомости» даже среди реакционных печатных органов выделялась своим крайне монархическим, охранным направлением.

Тогда же Репин говорил: «Какая сволочь становится Буренин», - это сказано о реакционнейшем сотруднике суворинской газеты «Новое время».

Поводом (но не причиной) этих высказываний Репина послужило выступление этих газет против самого Репина и Стасова. Газета «Русь» в обзоре IX Передвижной выставки сделала выпад против Стасова, причем говорилось, что ряд художников, в том числе и Репин, в угоду Стасову и его реалистической теории якобы «злоупотребляют своим высоким дарованием». В газете «Новое время» В. Буренин в издевательской манере выступал против утверждения Стасова о таланте Мусоргского и других представителей новой русской школы музыки.

Особенно ясно отношение Репина к реакции выявилось по поводу предложения П. М. Третьякова написать портрет реакционного публициста, редактора газеты «Московские ведомости» М. Н. Каткова. Репин ответил Третьякову: «Этим портретом Вы нанесете неприятную тень на Вашу прекрасную и светлую деятельность собирания столь драгоценного музея. Портреты, находящиеся у Вас теперь, между картинами, имеют характер случайный, они не составляют систематической коллекции русских деятелей; но, за немногими исключениями, представляют лиц, дорогих нации, ее лучших сынов, принесших положительную пользу своей бескорыстной деятельностью на пользу и процветание родной земли, веривших в ее лучшее будущее и боровшихся за эту идею... Какой же смысл поместить тут же портрет ретрограда, столь долго и с таким неукоснительным постоянством и наглой откровенностью набрасывавшегося на всякую светлую мысль, клеймившего позором всякое свободное слово. Притворяясь верным холопом, он льстил нелепым наклонностям властей к завоеваниям, имея в виду только свою наживу. Он готов задавить всякое русское выдающееся дарование... прикидываясь охранителем «государственности». Со своими турецкими идеалами полнейшего рабства, беспощадных кар и произвола властей, эти люди вызывают страшную оппозицию и потрясающие явления, как, например, 1 марта. Этим торгашам собственной душой все равно, лишь бы набить себе карман. Довольно... Неужели этих людей ставить наряду с Толстым, Некрасовым, Достоевским, Шевченко, Тургеневым и другими?! Нет, удержитесь ради бога!!»

Портрет Каткова заказан не был.

К московскому периоду относятся мысли Репина о подлинно народном искусстве, о борьбе за это искусство, высказанные им особенно ярко в откликах на биографию М. П. Мусоргского, опубликованную В. В. Стасовым в журнале «Вестник Европы». Восхищаясь тем, как полно нарисовал Стасов целую эпоху жизни ««Могучей кучки» - «этих бойцов музыкального мира», их несокрушимую энергию, непоколебимую веру в национальное русское музыкальное искусство, их борьбу за новое, реалистическое направление, Репин выделяет приведенные Стасовым слова Мусоргского, выражающие мысли самого Репина: «к новым берегам!» «Бесстрашно сквозь бурю, мели и подводные камни, к новым берегам!»

В 1882 году в Москве открылась Всероссийская выставка, которую Стасов считал одной из самых блестящих русских выставок; его восхищали представленные здесь произведения и то, что выставку посещали широкие массы. Такую оценку выставки восторженно принял и Репин; он порадовался, что статья Стасова написана «горячо, с душой, проникнутой глубокой идеей любви к народу и свету... Хочется бежать, кричать, говорить, толкать...»В письме к Стасову Репин писал: «Туда бы, на собрание этой многотысячной толпы! Вскочить на стол и сказать громко, откровенно, во всеуслышание: «Долго ли вам еще прозябать в невежестве, рабстве и безысходной бедности!»

Жизнь в Москве, повседневное общение с передовыми русскими художниками, мамонтовский кружок, где сталкивались мнения самых различных представителей русского искусства, почти ежедневная переписка с Владимиром Васильевичем Стасовым помогали формироваться политическому мировоззрению Репина московского периода его жизни.

Кстати говоря, Стасов не только переписывался с Репиным в этот период, но и приезжал в Москву, проводя там почти все время с Репиным. Для Ильи Ефимовича и для Стасова это были счастливые дни. Репин писал Н. П. Собко: «Какой он хороший, как мы тут хорошо с ним время проводили! Жаль, что немного, очень немного. Чем дальше, тем больше я его ценю и люблю, и главное, теперь его совсем понимаю и так высоко ставлю, как никогда еще». В свою очередь, Стасов писал родным: «А в Москве я без малого провел все время с Репиным. Только что приехал в «Славянский базар», сию же секунду послал ему телеграмму на дачу... На другое утро, я еще читал в постели, было всего 7 часов, он уже постучался у моей двери, и мы отправились вместе на целый день... Потом один раз Репин у меня даже ночевал, и еще мы вместе обедали и провели весь день у Боголюбова».

У художника Алексея Петровича Боголюбова Репин и Стасов смотрели богатейшую коллекцию предметов искусств, собранную им, «целый музей», а вечером прогуливались по парку, прилегающему к дому Боголюбова, «любовались и ахали».

В апреле 1882 года в Москве Репин, по просьбе В. В. Стасова, сделал рисунок пером с картины «Бурлаки на Волге» для книги «25 лет русского искусства» (1855-1880), изданной в том же году. Очень интересно в связи с этим его письмо к Стасову, характеризующее скромность художника. Он писал, что только теперь, когда повторил в рисунке эту раннюю свою картину, он узнал, что она «действительно недурна, в ней есть много художественного, а главное - человеческого», а раньше он думал и мучился в душе, что картина ему «ничуть не удалась».

Стасов, конечно, оказал громадное влияние на развитие политического мировоззрения Репина. Но основное значение имело постоянное общение художника с народом, понимание им нужд и чаяний народа.

Тяга к простому народу проявилась у него с ранних лет. Еще в Академии художеств, в чиновном Петербурге, он увидел кричащие противоречия русской общественной жизни. Сама академия, с ее «царственным» начальством и консервативным чиновничеством, с одной стороны, и бедным студенческим миром - с другой, раскрыла ему эти противоречия. В поездках на Волгу, в период работы над картиной «Бурлаки на Волге», он узнал и полюбил грубых, грязных, рваных, но с богатой душой людей, на чью долю выпал тяжелейший труд.

Москва еще более усилила любовь Репина к простому русскому люду. В Москве и на ее окраинах, в постоянном общении с самыми различными слоями народа, полностью, по-настоящему познал он и нужды народа, и его стремления, увидел всю красоту души, сердца «мужика», его думы о счастливой, красивой, радостной жизни. Именно Москва раскрыла перед ним во всей наготе страшное положение народа в стране.

Все те условия, которые сыграли роль в формировании мировоззрения Репина, его отношение к самодержавию, к чиновничеству, к церковникам, к реакционной прессе, его тяга к простому народу объясняют и создание в Москве в этот период ряда полотен революционного характера, рисующих образы революционеров.

В 1878 году Репин начал работать над картиной «Арест пропагандиста».

Эскиз - первая мысль будущей картины - датирован именно этим годом. Работал художник над этим полотном целых двенадцать лет, неоднократно переписывал, но картина, по справедливости, должна быть отнесена к московскому периоду его творчества, так как основной замысел ее созрел в Москве.

В первом варианте картины привязанного к столбу революционера окружает толпа крестьян, сбежавшихся в избу, чтобы посмотреть, что там творится. На лицах крестьян или любопытство или равнодушие, - нет у них сочувствия к арестованному пропагандисту, и лишь одна девушка с явным сочувствием смотрит на него. Образ самого пропагандиста еще не найден художником.

Во втором варианте, датированном автором 1880-1889 годами и, следовательно, задуманном и начатом в Москве, крестьян уже нет, здесь только полицейские, чиновники да понятые. Все внимание сосредоточено на самом пропагандисте. Это - волевой человек. Его поймали, впереди - тюрьма или ссылка. Он тяжело дышит, вероятно, это результат схватки с задержавшими его, и с презрением смотрит куда-то в темный угол, очевидно, на доносчика, выдавшего его. Во всей фигуре арестованного, в его взоре - вера в свои идеи, вера в народ. Он временно побежден, но конечная победа будет за ним.

А вокруг - следы обыска, разбросанные бумаги, пачка книг...

Сколько таких сцен происходило тогда в России!

Первый вариант не удовлетворил художника. Толпа крестьян рассеивала внимание зрителя, не давала ему возможности сосредоточиться на фигуре арестованного революционера, а именно в этом образе и заключалась основная идея произведения. Репин хотел создать образ революционера, человека железной воли, непреклонного, уверенного в конечной победе революции. Это и удалось ему сделать во втором варианте.

Долго работал Репин над картиной и показал ее лишь на своей персональной выставке в 1891 году. Любопытно, что перед открытием выставки ее посетил Александр III, которому показали и «Арест пропагандиста». По словам Репина, царь даже хвалил исполнение, хотя ему показалось странным, «почему я написал это так тонко и старательно». Самодержец, очевидно, не увидел в чем значение этой картины. И не мудрено! Никто ему не «подсказал», а самому не дойти было до этого!

Уже на второй день после открытия выставки Репин снял «Арест пропагандиста» и снова работал над полотном. «В картине «Арест» я переписал целую фигуру, в глубине, - сообщал он Третьякову. - Вместо спящего мужика (очень частный случай) теперь сидит или местный кабатчик, или фабричный, смотрит в упор на арестанта. Не доносчик ли?»

Вероятно, в 1879 году у Репина возник замысел новой кар тины на революционную тему - «Отказ от исповеди».

Репин работал над «Отказом от исповеди» тайно от всех, даже от Стасова, не только никому не показывал картину, но и не говорил о замысле.

Подробно историю создания этой картины рассказал И. С. Зильберштейн. Мы лишь вкратце скажем об этом.

Когда-то, в ноябре 1879 года, Репин на несколько дней ездил в Петербург и там, у Стасова, читал в газете «Народная воля» стихотворение без подписи «Последняя исповедь», - разговор осужденного к смертной казни революционера со священником, пришедшим в камеру исповедовать осужденного. Революционер не только не принимает «услуги» священника, но и обличает его, как слугу царской власти, и произносит великолепный; монолог о народе, ради которого он идет на смерть:

 О, подожди, народ нетерпеливый! 
 Уж близок час, притихнет скоро сердце, 
 Что лишь к тебе любовью билось страстной, 
 Лишь за тебя скорбило и молилось... 
 Народ! Народ! Жених свою невесту 
 Не любит так, как я любил тебя! 
 Народ... Мой слух ласкало это слово, 
 Как музыка небес... В часы сомненья 
 Я воскресал мечтою о тебе, 
 Как жаркою молитвой. Дом родимый, 
 Отца и мать безропотно я бросил 
 И лишь тебе, как бы отшельник богу, 
 Я посвятил всю жизнь, все силы духа... 
 С тех пор иных не ведал я печалей, 
 С тех пор иных я радостей не знал. 
 Там, в тишине твоих полей просторных, 
 Там, в суете твоих лачужек тесных - 
 Там плакало, там радовалось сердце... 
 О, горький час! Ты горше часа смерти! 
 (Задумывается.) Меня везут в позорной колеснице, 
 Я на глазах обманутых народа 
 Свою любовь к народу искупаю... 

Революционер отвергает все попытки священника привлечь его в лоно церкви, называет попа «врагом народа», и священник, дрожа, уходит, а палач заковывает осужденного в кандалы.

Несомненно, именно об этом писал Репин Стасову, по возвращении в Москву, что дорого бы дал за те «полные жизненного сока и крови страницы, которые мы вместе с Вами прочитывали там», и, вероятно, именно об этом вспоминал Стасов почти через десять лет, в письме к Репину, говоря ему о совместном чтении в Петербурге, когда они оба «метались, словно ужаленные и чуть не смертельно пораненные».

Первоначальный эскиз Репин написал в конце 1879 или начале 1880 года. Он неоспоримо свидетельствует, что замысел родился в результате чтения стихотворения «Последняя исповедь», - и поза, и выражение революционера, и фигура палача, стоящего за священником, говорят, что Репин первоначально следовал за стихотворением.

Второй эскиз, писанный маслом, датирован самим Репиным 1882 годом, что опять-таки позволяет отнести его к московскому периоду жизни художника, который, как известно, переехал в Петербург лишь осенью 1882 года и, занятый устройством квартиры и мастерской, вряд ли смог писать этот эскиз там.

И еще один эскиз, датированный самим художником 1880-1913 годами, и, следовательно, также начатый в Москве, имеет авторскую надпись: «...грех? бедных и голодных, как братьев, я любил?», перекликающуюся со словами из стихотворения «Последняя исповедь»: «что бедных и голодных я горячо, как братьев, полюбил».

«Отказ от исповеди» Репин закончил в 1885-1886 году в Петербурге и подарил поэту Н. М. Виленкину (Н. Минскому) - автору стихотворения, вдохновившего художника на создание картины.

Стасов, увидевший эту картину лишь в 1888 году, был в восторге и вместе с тем сердился на Репина за то, что тот не показал ему работу раньше. «Илья, - писал он Репину, - я вне себя - не то что от восхищения, а от счастья!.. Наконец-то, наконец-то я увидел эту картину. Потому что это настоящая картина, какая только может быть картина!!! И Вы мне ее не только никогда не показывали, но даже говорили, что это - так, что тут ничего нет... Ну и пускай это так, по Вашему счету, хотя я черт знает как сердит на Вас, что из-за Вашего равнодушного и небрежного отзыва я так до сих пор не видел этой изумительной вещи. Да, изумительной. Она для меня в первую же секунду вступила в казнохранительницу всего, что только для меня есть дорогого и важного от искусства».

«Какой взгляд, какая глубина у Вашего осужденного! - пишет далее Стасов. - Какой характер, какая целая жизнь тут написалась. Никто ничего подобного не пишет в Европе».

Через год Стасов снова возвращается к репинской картине «Отказ от исповеди». Он считает, что «вот настоящие исторические картины наши, нового времени... «Исповедь» (так называет Стасов картину «Отказ от исповеди». - С. И.) - никаких объяснений, и сразу все поняли, как, что, где, когда», а далее пишет, что это «настоящее нынешнее искусство, за которое Вас впоследствии особенно высоко поставят... Это просто изумительная штука, это просто - вылилось!»

Стасов хотел, чтобы эту картину у Минского купил П. М. Третьяков для своей галереи. Он настойчиво добивался этого, и картина была приобретена Третьяковым.

Репин хотел показать эту картину на XII Передвижной выставке, но не получил на это разрешения. Да и как могли разрешить выставить на всеобщее обозрение картину, посвященную революционеру! Как можно было показать полотно, о котором реакционнейший журналист, князь Мещерский, издававший ультрареакционную газету, носившую громкое название «Гражданин», называя репинскую картину «Поп, напутствующий каторжанина» (хотя изображен-то был на картине не «каторжанин», - каторжанина нечего было «напутствовать», а революционер, приговоренный к казни), писал, высказывая «правительственную» точку зрения: «Памфлет и ругательства заменили изображение - нельзя было ждать и требовать, чтобы напутствовавшаяся всем этим бедная молодежь... не увлекалась бы всем этим».

Вот оно, основное-то и совершенно справедливое утверждение князя Мещерского и всех тех, кто не разрешил показать картину Репина на выставке, - убеждение в огромном влиянии картины на молодежь. А влияние это было действительно огромным, в этом Мещерский был прав - и не только на молодежь. Картина Репина действительно революционизировала народные массы.

Очевидно, и замысел третьего полотна на революционную тему - «Не ждали» также возник в Москве. Для этой картины Репин использовал обстановку своей дачи в Хотькове. Есть сведения, что некоторые персонажи этой картины также написаны в Хотькове. Так, изображенная на картине «Не ждали» служанка, открывающая дверь возвращающемуся домой ссыльному, написана с девушки Нади, служившей в Хотькове у Репина.

Портрет М. П. Мусоргского. 1881

Портрет А. Ф. Писемского. 1880

В Москве в 1881 году Репин задумал поступить в университет. На первый взгляд кажется странным, что художник, получивший уже всеобщее признание, создавший ряд великолепных полотен, далеко не молодой человек (ему было в это время 37 лет), возымел желание сесть на студенческую скамью. Но у Репина были серьезные основания для этого. Ведь, в сущности, он не получил никакого сколько-нибудь систематического общего образования, так как Академия художеств давала лишь специальное художественное образование. И, думается, что тяготение художника к изучению общественной жизни также влекло его в университет, где он мог бы слушать лекции по социальным вопросам.

Репин любил студенческую молодежь, зарисовывал студентов (такова его картина «В препаровочной», написанная в 1881 году - курсистка изучает сердце человека). Это пристрастие к науке продолжалось у Репина долгие годы. Через десять лет после московской жизни он писал Т. Л. Толстой: «Моя дочь Надя поступила здесь (в Петербурге. - С. И.) на курсы «фельдшериц и лекарских помощниц». Там читают лекции лучшие профессора из Академии... Какой интересный предмет медицина, т. е. собственно анатомия и физиология. Я всегда с нетерпением жду Надю к вечеру и расспрашиваю ее. Это так интересно, так интересно!! Я просто ей завидую. И, знаете ли, я бы теперь, как последний фельдшер-мальчишка пошел бы учиться медицине, - так она меня интересует, такие дает положительные знания...» (подчеркнуто нами. - С. И.).

Однако попасть в Московский университет Репину не удалось. «Там оказались такие чинодралы, держиморды, что я, потратив две недели на хождение в их канцелярию, наконец, плюнул, взял обратно документы и проклял этот провинциальный вертеп из подьячих».