Пейзажист Ф. А. Васильев

Как я уже рассказывал, около этого времени у И. Н. Крамского я познакомился с Федором Александровичем Васильевым.

Это был феноменальный юноша. Крамской его обожал, не мог на него нарадоваться и в его отсутствие беспрестанно говорил только о Васильеве. Ему было всего девятнадцать лет, и он только что бросил должность почтальона, решивши всецело заняться живописью. Легким мячиком он скакал между Шишкиным и Крамским, и оба эти его учителя полнели от восхищения гениальным мальчиком.

Бурлаки на Волге. Эскиз, близкий к окончательной редакции картины

Мне думается, что такую живую, кипучую натуру, при прекрасном сложении, имел разве Пушкин. Звонкий голос, заразительный смех, чарующее остроумие с тонкой до дерзости насмешкой завоевывали всех своим молодым, веселым интересом к жизни: к этому счастливцу всех тянуло, и сам он зорко и быстро схватывал все явления кругом, а люди, появлявшиеся на сцену, сейчас же становились его клавишами, и он мигом вплетал их в свою житейскую комедию и играл ими.

И как это он умел, не засиживаясь, побывать на всех выставках, гуляньях, катках, вечерах и находил время посещать всех своих товарищей и знакомых? Завидная подвижность! И что удивительно: человек бедный, а одет всегда по моде, с иголочки; случайно, кое-как образованный, он казался и по терминологии и по манерам не ниже любого лицеиста; не зная языков, он умел кстати вклеить французское, латинское или смешное немецкое словечко; не имея у себя дома музыкального инструмента, он мог разбирать с листа ноты, кое-что аккомпанировать и даже сыграть "Quasi una fantasia" Бетховена,- это особенно меня удивляло.

Я не раз был свидетелем его восторгов высшего порядка поэтических вдохновений (но это после, на Волге). В искусстве он отлично знал Кушелевскую галерею, и все славные, модные тогда имена французских и немецких художников так и сыпались с его языка: Т. Руссо, Тройон, Добиньи, Коро, Рулофс и другие; разумеется, его как пейзажиста интересовали большей частью пейзажисты-немцы: Мунте, Лессинг, бр. Ахенбахи и другие.

Несмотря на разницу лет,- ему было девятнадцать, а мне около двадцати шести,- он с места в карьер взял меня под свое покровительство, и я им нисколько не тяготился; напротив, с удовольствием советовался с ним.

В этих случаях из беззаботного балагура-барина Васильев вдруг превращался в серьезнейшего ментора, и за его советами чувствовался какой-то особый вес. Откуда? Эта меня не раз поражало. Я уже кончал академические курсы как конкурент на золотые медали и в продолжение четырех с половиной лет усердно слушал научные курсы, а он,- вчерашний почтальон, юнец, цинично хохотал над Академией художеств и всеми ее традициями, а уж особенно над составом профессоров, не будучи никогда даже в ее стенах... Чудеса! Ко мне он заходил только на квартиру, в дом Шмидта, на Четвертой линии, где жил я тогда с мальчиком-братом, вытащенным мною из провинции.

- Ну что, брат! - рассыпается его мажорный голос,, едва он переступит мой порог.- А, бурлаки! Задело-таки тебя за живое? Да, вот она, жизнь, это не чета старым выдумкам убогих старцев... Но, знаешь ли, боюсь я, чтобы ты не вдался в тенденцию. Да, вижу, эскиз акварелью... Тут эти барышни, кавалеры, дачная обстановка, что-то вроде пикника; а эти чумазые уж очень как-то искусственно "прикомпоновываются" к картине для назидания; смотрите, мол, какие мы несчастные уроды, гориллы. Ох, запутаешься ты в этой картине: уж очень много рассудочности. Картина должна быть шире, проще, что называется - сама по себе... Бурлаки так бурлаки! Я бы на твоем месте поехал на Волгу - вот где, говорят, настоящий традиционный тип бурлака, вот где его искать надо, и чем проще будет картина, тем художественнее.

- Ого! Куда хватил! - со скрёбом в сердце почти ворчу я.

Меня он облил холодной водой, я готов был отшатнуться от его души.

- Не вовремя и особенно не по средствам мне твоя фантазия. И я нисколько не жалею.

- Еще бы, знаю тебя: ты тут, в своей академии, так усиделся, что даже мохом обрастать начал.

И он звонко и пленительно рассыпался здоровым смехом. Меня начинал сердить его покровительственный тон с насмешкой. И я угрюмо думал: "Все же он еще мальчик сравнительно со мной". Вспомнил, как однажды у Крамского, когда в присутствии целого общества Васильев позволил себе во время серьезного разговора какую-то смелость, доходящую до нахальства, я обратился потом за разъяснением к Ивану Николаевичу (Крамскому).

- Этот птенец не по летам смел,- ворчал я,- в вашем и Ивана Ивановича (Шишкина) присутствии он до неприличия забывается. Как вы это считаете? Что он такое? - спросил я серьезно.

- Ах, Васильев! - ответил Крамской.- Это, батюшка, такой феномен, какого еще не было на земле!.. О, вы познакомьтесь с ним хорошенько, рекомендую - талант! Да ведь какой талант! О, вообще я такой одаренной натуры еще не встречал: его можно сравнить с баснословным богачом, который при этом щедр сказочно и бросает свои сокровища полной горстью направо, налево, не считая и даже не ценя их...

Чудо-мальчик Васильев, так необыкновенно одаренный, был тактичен и проницателен тоже не по летам. Он пристально взглянул на меня.

- О, что это? Ты уже не вздумал ли надуться на меня за мои же заботы о тебе!

И он опять весело расхохотался, блестя своими серыми живыми глазами как-то особенно ласково. Я невольно сдаюсь.

- Да ведь ты знаешь, что я не имею средств разъезжать по Волге, к чему и раздразнивать напрасно и выбивать из колеи? - уже смягчаясь, рассуждаю я.

- Средства?! А сколько тебе средств понадобилось бы? Ну, душенька, не серьезничай, давай считать...

- Ведь ты же знаешь, что со мной еще брат живет и его пришлось бы взять... Ведь это - на три месяца! Двоим двести рублей, не меньше, понадобилось бы... Да, одним словом, давай говорить о другом...

- Что ты, что ты! - уже делаясь каким-то необыкновенно влиятельным лицом, произносит докторально Васильев.- Слушай серьезно: вот не сойди я с этого места,- прожаргонил он комично,- через две недели я достану тебе двести рублей. Собирайся, не откладывай, готовься, и брат твой, этот мальчик, нам пригодится. Все же, знаешь, в неизвестном краю лучше, когда нас будет больше.

А я до такой степени вдруг возмутился Васильевым, что даже обрадовался его скорому уходу: он всегда куда-то спешил, ему нигде не сиделось. Поднявшись, он продолжал:

- Да только, знаешь ли, ты остригись,- он остановился в передней и отечески мягко стал назидать меня,- будь приличным молодым человеком. Ну, как тебе не совестно запускать такие патлы? Ведь это ужас, как деревенский дьячок! Ах да, художник! Вот я ненавижу этих Худояровых и iutti quanti^*. Эти длиннополые шляпы, волосы до плеч - опошлевшая гадость! Меня разбирает такое зло и смех, когда я гляжу на этих печатных художников, такая вывеска бездарности...

^* (Tutti quanti (итал.) "тутти кванти" - все прочие.)

Васильев меня уже раздражал этой своею развязностью большого и становился все неприятнее.

В передней он кокетливо, перед зеркалом, не торопясь, надел блестящий цилиндр на свою прическу, - сейчас от парикмахера, - все платье на нем было модное, с иголочки, и сидело, как на модной картинке.

- А меня удивляет твой шик, - говорю я уж не без злобы, - я вот презираю франтовство и франтов...

- Ну, не сердись, не сердись, Ильюха! Верь, что через два месяца ты сам наденешь такой же цилиндр и все прочее и будешь милым кавалером... Ах, уж эти мне Шананы... Ну, прощай и помни обо мне! Через две недели я буду у тебя с возможностями, а через три - мы катим по Волге... А? Ты только подумай! Ты увидишь настоящих бурлаков!!! А?! Адьё, мон шер^*!

^* (Adieu, mon cher (франц.) адье, мон шер, - прощай, мой милый!)

"Это уже какое-то нахальство. Хлестаков! - подумал я. - Как малого ребенка, он ублажает и туманит меня. Но этого я уже и не ждал: смешон и не замечает, как пересаливает. Конечно, это он слышал от какого-нибудь важного барина; тот таким же покровителем, вероятно, вытаскивал его из бедных, и он туда же! Вот хлыщ... А Крамской? Неужели он так ослеплен, что не видит этого хвастуна?"

Надо расспросить серьезно.

- Ого! Федор Александрович пообещал вам свою протекцию! - отвечал весело и серьезно Крамской. - Можете быть уверены, что он это сделает. У него есть большой покровитель - граф Строганов: это рука-владыка в Обществе поощрения художеств, а главную действующую роль как исполнитель тут, разумеется, сыграет Д. В. Григорович. Этот тоже души не чает в Васильеве; они его в последнее время совсем избаловали даже, но Васильев этого стоит.

"Посмотрим, посмотрим",- думал я про себя и не переставал сомневаться.