Ширяево

- Ну, куда-то господь привел нас? - шепчемся.

- К Ивану Алексееву, знаете? - хозяйственно распоряжается Васильев.

- Знаем, знаем:"вон на берег высыпала вся семья, ждут вас с утра.

- Ну, вот мы и дома, на все лето уже здесь останемся.

- Давайте устраиваться в избе: кто где поместится.

- А что, здесь по берегу охотиться можно? - спрашивает Васильев мужиков.

- А когда же, чай, нет,- отвечают ширяевцы.- Да ведь до Петрова дня нельзя. Запрещено начальством строго.

- А! Ну, мы так, места посмотрим. Василий Ефимович, берите свое ружьишко и айда - те, как говорят здесь.

На другой день, после чая, мы сразу разбрелись в разные стороны.

Макаров неудержимо пополз наверх, к большим глыбам песчаника в виде сфинкса, Васильев с братом направился в Козьи Рожки верхней тропой, а я взял альбом и пошел в противоположную сторону-к Воложке, как называют ближайшие небольшие притоки Волги.

Спустившись несколькими порогами, вроде ступеней огромной лестницы из песку от половодья, я увидел в уютном уголке над водой душ двадцать девчонок от десяти до четырех лет. Они сидели и, как умеют только деревенские дети и люди, ничего не делали.

Я подсел в сторонке и вижу: прекрасная группа детишек лепится на импровизированных ступенях Волги.

Дети сначала почти не обратили на меня внимания и потому все больше о чем-то болтали между собой и играли в "черепочки".

Вообще деревенские дети очень умны, необыкновенно наблюдательны, а главное, они в совершенстве обладают чутьем в определении всех явлений жизни, отлично оценивают и животных и людей в смысле опасности для себя.

- Детки,- говорю я громко, когда почувствовал, что ко мне уже достаточно привыкли,- посидите так смирно, не шевелясь: каждой, кто высидит пять минут, я дам пять копеек.

Девчонки это сразу поняли, застыли в своих положениях, и я - о, блаженство, читатель! - я с дрожью удовольствия стал бегать карандашом по листку альбома, ловя характеры, формовки, движения маленьких фигурок, так прелестно сплетавшихся в полевой букет... Будто их кто усаживал.

Невольно возникают в таких случаях прежние требования критики и публики от психологии художника: что он думал, чем руководился в выборе сюжета, какой опыт или символ заключает в себе его идея?

Ничего! Весь мир забыт; ничего не нужно художнику, кроме этих живых форм; в них самих теперь для него весь смысл и весь интерес жизни. Счастливые минуты упоения; не чувствует он, что отсидел ногу, что сырость проникает через пальто (почва еще не совсем обсохла). Словом, художник счастлив, наслаждается и не видит уже ничего кругом... Какая-то баба пришла, остановилась... Но я почувствовал инстинктивно, что она в волнении. Взглянул на нее: она стоит в каком-то оцепенении. От моего взгляда она попятилась и исчезла. Мы были внизу. И след ее сейчас же скрылся за подъемом... Пришла другая баба, что-то прошептала девчонкам; эта вдруг схватила за косенки одну девчонку и вытащила ее наверх, откуда уже спускались две новые бабы; одна из них презлющая, с хворостиной в руке... И начались громкие ругательства. Нигде так не ругаются, как на Волге. Это слыхали многие и знают, но, чтобы бабы так ругались,- этого, признаться, я и не воображал и ни за что не поверил бы, что мать может ругать так свою девчонку уже лет десяти, так громко, при всех...

- Чего вы, чертенята, сидите? Разве не видите? Ведь это сам дьявол, он вас околдовал... Бросьте деньги: это черепки! Вот завтра увидите сами...- и вдруг стала хлестать хворостиной без разбору весь мой живой цветничок.

Девочки завизжали, побросали пятачки, которые я так аккуратно выдавал каждой фигурке, чтобы поселить в них доверие. Рассыпались мои натурщицы все и сейчас же исчезли за подъемом. Я в горести напрасной встал и недоумевал, что произошло; но ко мне уже спускались около десятка баб и трое мужиков. Все они таинственно шептались. Подступили. Лица злые.

- Ты чаво тут делаешь? - спрашивают меня, как мошенника или вора.

- Да я на картинку их списывал,- стараюсь я быть понятным.

- Знаем, что списывал. А ты кто такой будешь?

- Да ведь мы вчера приехали, у Ивана Алексеева остановились в избе.

- А пачпорт у те есть?

- Есть паспорт, на квартире.

За это время группа, окружившая меня, значительно увеличилась новопришедшими бабами и мужиками; все что-то шептали, указывали на пятачки, все еще валявшиеся тут же, и делались все мрачнее и злее.

- Подавай нам пачпорт,- гудят на разные лады мужики,- зубы не заговаривай!

- Пойдемте к квартире,- успокаиваю я,- мы не беглые какие.

Академические свидетельства тогда выдавались с приложением большой круглой академической печати вроде церковных (на метриках). Курсивом был литографирован текст, в котором - о предусмотрительные учредители, насадители искусства в России! Они как будто предчувствовали эти недоразумения! - на противоположной стороне листка свидетельства петитом^* напечатано было: лица начальствующие благоволят оказывать содействие при занятиях ученику такому-то. Пишу своими словами и не ручаюсь за точность слов.

^* (Мелким типографским шрифтом.)

Признаюсь, я сам только там, в избе, прежде чем вынести свое свидетельство, прочитал его про себя и очень обрадовался.

- Да разве такие пачпорта? Это не пачпорт!.. Ты, брат, зубы-то не заговаривай, видали!

- А что тут прописано? - назойливо тянет один старикашка.- А ты прочитай, ведь мы народ темный.

- Да читайте сами, а то, пожалуй, не поверите,- возражаю я.

Оказалось, во всей честной компании из тридцати душ обоего пола - ни одного грамотного.

- Ну что же, позовите дьячка какого-нибудь,- советую я.

- Да где он? У нас церкви нет.

- Ларька!-крикнул один мужик побойчее мальчишке,- забеги на мой двор, сядь на пегого мерина и айда в Козьи Рожки за писарем!..

Уже по дороге, когда меня вели, как пойманного преступника, многие, особенно уже бурлаковавшие саврасы, приставали и довольно нахально напирали на меня в толпе, готовясь "проучить".

Теперь, в ожидании писаря, толпа росла и загородила все улицы перед нашей квартирой; работы в поле кончились, обыватели освобождались и ехали и шли к избам.

Ко мне подступали все ближе и рассматривали с желанием сорвать зло.

- А вон писарь едет, писарь, писарь! - сказали, указывая на бородатого мужика, рысившего на пегом, широко расставив локти.

Мужик в красной рубахе, огромных размеров, нисколько не был похож на писаря - как есть бурлак; лицо отекшее, пьющий.