Императорская печать

Ему передали мой паспорт. Он грамотно прочитал его, но, вероятно, быстрее, чем способно ухватить ухо простолюдина.

- А это что же за печать такая? - ткнул большим черным пальцем ближайший мужик в мой паспорт у писаря.

- А это "печать императорской Академии художеств..." - прочел казенно писарь, поворачивая круг...

Эффект вышел превзошедший все мои желания. Толпа вдруг замерла и попятилась назад; тихо, инстинктивно стали бойцы - дерзилы затасовываться друг за дружку. Как будто даже все лица вдруг потемнели; глаза уже смотрели или в землю, или вбок куда-то с явным намерением скрыться.

- Императорская печать... императорская печать... слышь... ты? - как-то шуршало в толпе и, расходясь, таяло вместе с ней.

А вон, кстати, и наши: Макаров, Васильев и мой брат возвращались домой..

- Это что! Э-э-э... это что? - уже паясничал Васильев издали.

- Что? Им паспорта? Вишь, начальство! Сейчас же к писарю:

- Зайдите к нам, мы вам все подробно объясним, кто мы, а вы уж, пожалуйста, вразумите этих чудаков...

- Ну, что вы, ребята? - обратился Васильев к мужикам.- Ведь мы не краденые: целое лето будем жить у вас; справиться о нас у начальства в Петербурге можете. Ну, марш по домам; вишь, ярмарку какую устроили,- весело командует Васильев. - Как они вас притиснули!

- Айда-те, братцы, ужин варить,- уже обратился он к нам.- Ну, Василий Ефимович, доставайте-ка спиртовку, макароны, смоленскую крупу; это нам не Ставрополь: тут, я думаю, никто не умеет готовить... А есть как хочется!

- Кроме молока, можно ли тут чего-нибудь достать на приварок? - обратился Васильев к бабам.

- Да, чай, можно; где же, чай, нет; вестимо, можно, только это уж завтра: рыбаки стерлядки принесут. Когда же, чай, нет? Слава богу, у нас все есть,- поясняют бабы.

- А!.. Стерляди!.. Стерляжью уху будем варить, вот так фунт! - восхищается Васильев.

И мы стали варить макароны. Принесли молоко, черный хлеб и так далее. Мы досыта нахватались, стало темнеть, и захотелось спать. Меня долго ночью одолевали кошмары. А тут еще матрацев никаких, скамейка твердая, узкая; я накрыл ее чем мог - куском тонкой шелковой восточной материи да простыней,- больше нечем. Жестко было сначала, но в течение лета я привык к этому жесткому ложу. (А вот попробовал было теперь, два года назад, так не выдержал: бока разболелись! Никакой возможности не стало терпеть, и бросил.)

Писарь стал предлагать разные услуги, но нам он не внушал ни дружбы, ни симпатии, и мы отказались.

- А вот что, братцы, надо нам собрать белье и отдать перемыть...

Собрали, записали, отдали. И что же оказалось? Через неделю, когда нам принесли хозяйские бабы наше белье, мы в недоумении робко взглянули на него и только вздохнули. Бабам промолчали, конечно: дешево, но полезли доставать уже брошенное прежде в грязное - оно оказалось чище вымытого. Вымытое бабами было цвета кофейного крема, и все в мелких морщинах. Оно даже катано не было, а сложено кое как. Едва разобрали которое чье... Решаем возить в Самару и там отдавать белье в стирку.

Самара от Ширяева всего пятнадцать верст: только обогнуть Самарскую луку, после Царевщины, за Козьими Рожками, а там скоро и Самара видна. И мы в продолжение лета часто ездили туда за покупками консервов, сушек, чаю, сахару и всего, что требовалось. Все это брали мы в магазине Санина.

Сложилось как-то так, что к вечеру, убирая кисти, палитры и прочее, мы всегда что-нибудь напевали. У Васильева был довольно звучный тенор, я подхватывал вторить, брат выводил высокие вариации на флейте; только Макаров, как истинный барин, в совершенстве оправдывал замечание Тургенева: "Нефальшиво поющего русского барина мы еще не встречали". Но Макаров умно держался: никогда не открывал рта для пения.

Особенно прижилась к нам песенка-романс "Поле росится".

- Посмотрите,- сказал кто-то, случайно взглянув в окно,- посмотрите!

Перед нашими окнами стояла уже порядочная кучка людей.

- А что, нравится? Хорошо мы поем? - спрашивает Васильев.

- А когда же, чай, нет,- отвечает мужик,- больно гоже. А что это, дозвольте спросить, ваше благородие, молитва такая? Вы какой веры будете?

- Что ты, что ты, какая же это молитва? Просто песенка.

- Гоже, гоже, а мы думаем: словно как в церкви поют. Известно, что мы знаем?

К этому заключению привело ширяевцев петое нами "Коль славен" и "По небу полуночи ангел летел".